ЛУГА ЗА НАМИ
И.К.Свищ
25-го октября 1938 года военком Старобельсхого окружного военкомата Ворошиловоградской области м-р Нефёдов поручил мне возглавить группу допризывников, отправлявшуюся на сборный пункт в г.Харьков. Это были ровесники Октября. В их число были призваны и мы, родившиеся в первом полугодии 1918 года. Наша Армия омоложалась на два года, и в её ряды ежегодно вливалось пополнение полуторагодичного призывного возраста.
В Харькове нашу группу включили в формируемый эшелон. Все мы готовились стать военными моряками. Я даже в июне 1938 года обучался один месяц в г.Мариуполе (Жданов) в военно-морской школе «Осоавиахима».
Какое же было у значительной части наших товарищей разочаро¬вание, когда нас в Кроншатадте встретили ко
мандиры в форме сухопутных войск,
На комиссии при распределении пополнения по частям вместе с группой допризывников я был направлен и зачислен в 142-ю отдельную местную стрелковую роту (ОМСР), дислоцировавшуюся в Балтийском флотском экипаже г. Ленинграда.
Впервые я ступил на ленинградскую землю. Поздний вечер, моросящий дождь, отблеск осветительных фонарей на мокрой мостовой. Здесь и Консерватория, и Кировский оперный театр. Проследовали "Поцелуев мост" перед воротами Балтийского флотского экипажа. Но об этом я узнал потом. Меня уже не беспокоило, какую я получу форму: моряка или сухопутную - красноармейца. Но уже тогда я понял, что я попал в город революционной славы, колыбель революции, город Ленина. Здесь каждый камушек был историей героического, революционного русского народа. Ленин был создателем ВКП(6). Ещё до призыва в Армию, я решил связать свою жизнь с нашей партией и прибыл в РККА будучи кандидатом в члены ВКП(6).
Так военная служба связала мою личную судьбу с судьбой Ленинграда.
Много в моей жизни связано с ленинградским периодом моей биографии.
При оформлении комсомольской организации комсомольцами призывного пополнения на первое организационном собрании был избран членом бюро, а на заседании комсомольского бюро - секретарем бюро первичной комсомольской организации 142-й ОМСРоты.
Наша рота охраняла военные склады на Крюковом канале, управление военно-морского порта Ленморбазы и другие объекты гарнизонного значения. Комсомольская организация строила свою работу под руководством парторганизации так, чтобы обеспечить в каждом наряде отличное несение караульной и внутренней службы, боролась за высокие показатели в боевой и политической подготовке.
В истории нашей партии произошло большое событие. 3 марта 1939 года состоялся 18-й съезд ВКП(б). Наряду с другими вопросами был обсужден вопрос об изменениях в уставе партии и принят новый Устав ВКП(б). Через четыре месяца - 15 июля 1939 года - коммунисты нашей парторганизации приняли меня в члены ВКП(б). В этом же месяце начальник политотдела Ленморбазы полковой комиссар Поляков вручил мне партийный билет. Вот уже 45 лет как принадлежу я партии и стараюсь нести достойно это высокое звание.
В декабре 1938 года моряки Балтийско - флотского экипажа, вместо выбывшего депутата, избрали меня депутатом Ленинградского городского Совета. Работал в оборонной секции. Приятно вспомнить, что мне приходилось участвовать на сессиях Ленсовета, где принимали участие руководители ГК и Ленсовета А.А.Кузнецов и П.С. Попков.
Были напряженные предвоенные годы. "... В воздухе пахло грозой". Стремление лучше подготовить себя к защите нашей Родины привело меня к твердому решению связать свою судьбу с Красной Армией - стать политработником.
Комиссар роты политрук Петр Ильич Агалецкий отговаривал меня остаться в роте. Его назначили комиссаром вновь формируемого отдельного б-на по строительству военных укреплений на островах Эзель и Даго. Меня он брал туда секретарем бюро ВЛКСМ батальона.
Меня тянуло к военным знаниям. Набор в Кронштадское военно-политическое училище был закончен. Ленинградское ВПУ им. Ф.Энгельса приём продолжало. Но оно было подчинено Наркомату обороны, я же служил в частях ВМФ - отдельный наркомат. Помог мне начальник политотдела Ленморбазы полковой комиссар Поляков. Он исходил из общегосударственных интересов и дал приказ комиссару роты тов. Агалецкому отпустить меня в ВП училище.
Помехой для поступления было малое общее образование. Но горячее желание стать курсантом училища и отличная характеристика возымели свое действие. В феврале 1940 года меня зачислили курсантом Ленинградского военно-политического училища им. Ф.Энгельса.
Рядом с Ленинградом шла война. Город ночами погружался в темноту. Зима 1939 - 1940 годов была морозная. Как мы ликовали, толпясь у окон, когда 12 марта 1940 года на улмцах города зажглись огни, а с окон жилых помещение были сняты шторы затемнения. Война с Финляндией была окончена.
Уроки войны предъявили к нам, курсантам, и всей Советской Армии повшенные требования боевой готовности к защите Родины. От нас требовали командиры, политработники, преподаватели всех дисциплин - отбросить в учебе условность, делать то, что требуется на войне, делать так, как надо на войне.
В летних и зимних лагерях, в казармах и учебных классах, на спортплощадках и водных дорожках стадиона им. В.И. Ленина кипела напряженная, трудная учёба. Я был в шестой группе командиром отделения. Это давало мне навыки в практике командовать курсантами, отвечать не только за свои поступки, но и за поступки ещё одиннадцати человек, проявлять заботу о быте, культурном отдыхе и решать многие другие вопросы. Всё начиналось с командира отделения.
Так пролетел год учёбы по нашей учебной программе. Мы готовились к выпуску. Но нам продолжили учебу ешё на два месяца. В начале апреля 1941 года мы все успешно сдали экзамены. На плаце училища был зачитан приказ Наркома обороны СССР Марлала Советского Союза С.К. Тимошенко о присвоении нам воинского звания "Младший политрук».
Казармы стали пустеть. Группы молодых политруков в новой форме со звездами на рукавах и поясных ремнях собирались в соединения и части многих военных округов РККА. Последней, самой многочисленной, покидала казарму 3-й роты (командир роты ст.лейтенант Муфтахутдинов) группа политработников, направлявшаяся в г. Боровичи Ленинградской области (ныне Новгородской обл.) для пополнения политсостава 177-й стрелковой дивизии. Так в первой половине апреля 1941 года мы прибыли в г. Боровичи.
В военном городке, за городской больницей, в Боровичах дислоцировался 48З-й сп (командир полка - подполковник Харитонов). Это был сформирован кадровый полк.
В этом же военном городке в барачного типа помещениях формировался другой - 486-й сп. Штаб полка размещался в двухэтажном здании и в основном был укомплектован. Командир полив майор Хубулаури В.Д. Его заместители: по строевой части - капитан Воронцов, по политчасти - ст. политрук Иванов. Начальник штаба полка - майор Болтушевич. По имени и отчеству в армии не называли, всё в обращении было по военным званиям, поэтому мало кто запомнился по именам. Но был у меня один товарищ, с которым мы подружились в 486 сп. На странице 100-Й Ю.С. Кринова "Лужский рубеж", читаю: "... Товарищ майор, перед нашим передним краем противник сделал проходы в минном поле,- докладывал инженер 486-го стрелкового полка старший лейтенант Поплавский". (Вольф Гринберг, майор, дивизионный инженер).
Радость охватила меня! Для дивизионного инженера это Поплавский, а для меня это Николай, Коля Поплавский - командир саперной роты. Была у нас короткая, но прекрасная дружба. В свободные от военной службы вечера мы с ним всегда были вместе. На фронте воевали в одном полку, но не встречались, каждый занимался своим делом. И только в январе 1942 года случай свёл нас. Я выписался в Томске из госпиталя и был направлен в Политуправление Сибирского военного округа, он тоже был после госпиталя. В Новосибирске, на проспекте Челюскинцев, мы встретились, не веря своим глазам. Ты, Ваня?! А это ты, Коля?! Здесь же, на тротуаре, среди людей, обнялись и крепко по - мужски расцеловались. После этого больше я не встречался со своим другом Колей Поплавским.
На второй день по прибытии в полк нас пригласил к себе командир полка майор Хубулаури. Мне приказал принять 8-ю роту 3-го батальона, так как в роте не было средних командиров. Ротой временно командовал помощник командира взвода, занимавший штатную должность старшины роты.
Затем более подробную и продолжительную беседу продолжил заместитель командира полка по политчасти старший политрук Иванов.
Все мы, политработники, прибывшие в Боровичи, были коммунисты. Меня принимал на партийный учет начальник политотдела дивизии. Штаб дивизии размещался в двухэтажном белом здании школы, стоявшей на берегу стремительной реки Мсты.
Начались будни военной службы, обучали младших командиров тактике ведения боя, управлению отделениями, огневой подготовке. Дней через десять в полк прибыли офицеры-лейтенанты - выпускники Лениградскоговоенно-пехотного училища им. С.М.Кирова.
Восьмая рота пополнилась всеми командирами взводов. На исполняющего командира роты был также назначен один из выпускников пехотного училища. Неделю спустя в роту на должность командира 8-й роты прибыл ст. лейтенант Волобуев - бывший командир 5-й учебной роты в ВПУ им. Ф.Энгельса. Он участиях финской войны. Работали мы с ним слаженно, да и все командиры работали дружно. Будучи в роте еще один (командир роты ещё не прибыл), ко мне поступило приказание штаба полка выделить одно отделение для разгрузки платформы на ж.д. ст.Боровичи. Выслав отделение под командой командира отделения, я вслед за отделением отправился на станцию с целью выяснить, какой поступил груз, и проконтролировать разгрузку. Установил, что на платформе были станки, прибывшие из Германии, и вместе с красноармейцами начали разгрузку.
Здесь, на ж.д. станции Боровичи, состоялось мое знакомство с исполняющим обязанности командира дивизии Героем Советского Союза полковником Н.С. Угрюмовым.
Заметив его приближение к нашей платформе, я сошёл с платформы и отдал рапорт. Николай Степанович (это я сейчас знаю его имя и отчество, тогда не знал) позвал меня к себе, отвел дальше от платформы и сделал замечание такого приблизительно содержания: "Не ваше дело заниматься работой на платформе. Командир должен командовать, подчиненные обязаны выполнять его приказы».
О капитане Угрюмове мы знали в училище и пели о нем песню, написанную не помню каким поэтом, но песня была о героических победах батальона под командованием к-на Угрюмова под Териоки. Помню слова : "... Где идет Угрюмов, белофинам круто.Вражеским полкам пути не преградить!" Не преградить стремительного пути угрюмовскому батальону,
Через полтора года мне пришлось встретиться уже не по песне, а лично и не с капитаном, а полковником Угромовым. Потом еще несколько раз встречал его фамилию в газетах, где упоминался он в разных военных должностях. После зтого долгое время не знал, где он. Только в 1976 году один мой собеседник сообщил о том, что он служил на Украине в дивизии, которой командовал Угрюмов, назвал он его Николаем Александровичем. В переписке с И.С. Павловым он меня поправил, написал, что Угрюмов Николай Степанович — не Александрович, и он с ним ведет переписку.
В повседневных заботах воинской службы прошло быстро время. Первое мая 1941 года встретили на площади у военного городка выстроились 483 и 486 полки нашей дивизии, командиры батальонов, рот и взводов во главе своих подразделений, командиры полков, их заместители, начальники штабов стояли на трибуне (была деревянная трибуна).
С трибуны выступил командир 483 сп подполковник Харитонов. Заключительные его слова, обращенные к стоявшим в строю красноармейцам, командирам и политработникам, призывали к бдительности, готовить себя к защите Родины.
В моей памяти он остался таким коренастым, плотно сложенным, с волевым лицом и зычным командирским голосом, каким он стоял на трибуне 1-го мая 1941 года. В конце июля 1941 года дошла весть в наши подразделения о том, что подполковник Харитонов героически сражался и погиб на огневом рубеже, защищая на дальних подступах г. Ленинград. Глубокой болью в сердцах отозвалась эта потеря у всех нас, лично знавших нашего старшего товарища — подполковника Харитонова.
Май - пора выхода частей и соединений в летние лагеря. Была какая-то неопределенность. Несколько раз на совещании у командира полка высказывались предположительно выезды в лагеря: то в Серебрянские, то в Ланошино за р. Мстой.
Наконец мы в Серебрянке, в лесу, в лагере.
Командир роты поручил мне спланировать отпуска командному составу. Первым уехал в отпуск командир 3-го взвода лейтенант Савосин. Возвратился он с молодой женой за неделю до начала войны.
В лагере мы много уделяли внимания огневой подготовке. 21 июня 1941 года на стрельбище у нас случилась неприятность. Отстреливая упражнение из ППД, мы не досчитались двух патронных гильз. Обшарили весь огневой рубеж - результата никакого. Возвратились в лагерь и решили с командиром роты не докладывать командиру 3-го батальона, ст. лейтенанту Гусеву, о случившемся. 22 июня в воскресенье снова на стрельбище и наряду со стрельбой - поиск недосчитанных вчера гильз. В II часов 30 минут на стрельбище прибежал посыльный с приказом от командира батальона немедленно возвратить роту в расположение лагеря. Возвратившись в лагерь, мы увидели выстроившиеся полки вокруг трибуны, с которой сообщалось о нарушении границ Советского Союза от Баренцева до Черного моря немецко-фшистскими войсками. Как мы ни ждали войны, она ворвалась в наш дом внезапно.
Все мирное ушло в сторону, настоящее требовало подчинить всю нашу жизнь законам войны. Теперь стрельба будет вестись без счета гильз.
И снова в "теплушки". На станции Серебрянка мы увидели первые следы войны. Прибывший на станцию пассажирский поезд был с выбитыми в вагонах окнами, отдельные вагоны были изрешеченные пулями.
В Боровичах нам потребовалось несколько дней, чтобы пополнить подразделения по штатам военного времени. И снова на защиту Луги -дальних подступов Ленинграда.
Обороняемый рубеж мы заняли не сразу, как разгрузились с вагонов, а ещё долго следовали походным маршем параллельно предполагаемой линии обороны. Затем указали места подразделениям, и мы начали окапываться. Только отрыли ячейки "лёжа", как последовала команда строиться. Наша рота в составе 486 сп пошла в обратном направлении. Проследовали снова дефиле у озера Оболенское, где только недавно наши красноармейцы помогали артиллеристам вытаскивать орудия на крутом подъеме.
Наконец батальоны и роты наего полка заняли оборону по линии Карпово, Вёдрово, хутор Тужерово. Бараново обороняли соседи.
Восьмая рота 3-го батальона 486 сп заняла район обороны у хутора Тужерово, так было обозначено на моей карте-четырехверстке. Соседом справа была 9-я рота, далее 7-я рота. Наша рота находилась на самом левом фланге полка. Ширина по фронту была большая, стыки имели большие разрывы.
Справа к району обороны близко подступал лес. В центре лес отступал на значительное расстояние, но были отдельные деревья и кустарники. Ближе к левому флангу так же частично был лес, а самый левый фланг имел открытое место, заканчивался высоткой, которая господствовала над подступами к переднему краю и проходившей лощиной, разделявшей нашу оборону с обороной соседа слева.
Окопы отрывали в малиннике, красноармейцы, находясь в окопах, доставали и кушали малину. Лето было сухое, жаркое.
Так мы приступили к сооружению ротного района обороны. Взводы были расположены в обороне в линию, в порядке номеров, но в противоположном порядке. Военные знают счет ориентировки справа налево.На правом фланге 3-й взвод - командир л-т Савосин, в центре 2-й взвод — командир л-т Корниенко. На левом фланге оборонялся 1-й взвод, но фамилию командира взвода сейчас не помню. (От руки подписано: Михайлов.) Как сейчас стоит он перед моими глазами: среднего роста, умеренного телосложения, всегда подтянут, характер уравновешенный, в обращении с подчиненными был рассудительным, не горячился. В бою взводом командовал грамотно. Но жаль: он первым из командиров взводов получил ранение и выбыл с поля боя. По национальности — татарин.
Наша рота была многонациональной: русские, украинцы, белорусы, с республик Квказа и Средней Азии, всех автономных республик, расположенных по Волге. Всего насчитывалось восемнадцать национальностей и народностей.
Приближение противника к нашей обороне торопило нас и держадо в напряженной боевой готовности. Этого от нас требовали наши начальники и сама обстановка. Одно время в лесу, в полковом районе обороны, собрал нас, политработников, комиссар полка старший политрук Иванов. В своём выступлении он сказал (не дословно), чтобы мы разъяснили красноармейцам и командирам, что на землю Ленинграда не ступала нога вражеского солдата. Доведите до их сознания, что и мы, защитники Ленинграда, здесь, под Лугой, не должны допустить немецко-фашистских захватчиков.
У нас мало в роте было автоматического оружия. Самозарядная винтовка была ненадежная в боевой обстановке: малейшее загрязнение тормозило заряжение, делало перекос патрона в патроннике. Хороши были ППД, НО ИХ было три штуки на роту, по одному на взвод.
Командир батальона ст. лейтенант Гусев для охраны медицинского пункта б-на приказал нам с командиром роты передать один ППД. Мы оттягивали выполнение приказа. Но на второй день в лесу, в районе обороны б-на, ст.лейтенант Гусев и комиссар ст. политрук Кособоков собрали командиров рот и политруков, и первое с чего командир б-на начал, что приказы надо выполнять точно и в срок. Мы со ст.лейтенантом Волобуевым стояли по команде "смирно", а он нам напомнил, что сейчас время военное и приказы надо выполнять точно, иначе дорого можно поплатиться. Урок этот пошел нам на пользу, и, возвратившись в роту, тут же отправили пулемет по назначению, как вчера приказал командир батальона.
Наряду с укреплением ротного района обороны к нам предъявлялись требования научить красноармейцев преодолевать танкобоязнь и умело бороться с танками противника. Пока ещё противник не вступил в соприкосновение, мы в своём тыловом участке обучали красноармейцев поражать фашистские танки зажигательной жидкостью. Для этого мы группами по 3-6 человек снимали с оборонительных работ и занимались - учились меткости поражения танков противника. Какое же это было трудное дело! Мы забивали в землю металлический стержень - ломик, отводили обучаемых на расстояние 10-15 метров. Здесь, на этом рубеже, метающий бутылку с зажигательной смесью должен её подготовить к бою. На бутылку резинкой закреплялся стержень с серой в виде карандаша, затем требовалось поджечь этот стержень путем трения по нему серой, как на спичечной коробке, стержень загорался. Теперь надо бутылку бросать и попадать в металлический стержень, от удара бутылка должна разбиться, а жидкость, расплескавшись на горящий стержень, загореться и поражать цель -
танк. Сначала бросали стоя, а затем с отрытой щели. Ох, как это было тяжело! Стержень в полете гас, бутылка редко попадала точно в мталлический стержень - это порождало неуверенность у обучаемых. Но сознание того, что танк имеет большую площадь, глубокая щель, отрытая "Г"образно, может защитить - укрыть красноармейца или командира от этого чудовища, а также умение подготовить бутылку для метания по танку вселяло в обучаемых уверенность, что дело, которым они занимаются, не пустая трата времени, а полезная тренировка.
В начале выхода на оборонительный рубеж у нас имелись затруднения с доставкой газет. Нам стало известно о выступлении по радио 3-го июля 1941 года И.В.Сталина. Полевая почта доставляла нам газеты с перебоями. Приходилось обращаться в сельсоветы, и они нас выручали. Так и я "вооружился" газетой "Правда» с выступлением И. В. Сталина, носил всегда в своей полевой сумке, к ней всегда обращался, когда приходилось беседовать с красноармейцами и командирами.
Страдали наши курильщики. Махорки не было. Приходилось посылать в Бараново в магазин за куревом, чтобы хоть немножко помочь курящим.
Ночами мы с командиром роты не спали, хорошо ленинградские белые ночи коротки. Днем чередовались, отдыхая по несколько часов. В один из таких отдыхов у нас произошел интересный эпизод.Условились с командиров роты ст.лейтенантом Волобуевым, что он будет осуществлять контроль за оборонительными работами, я лег отдохнуть здесь же, у передового края обороны, где красноармейцы ставили столбы для проволочного заграждения. День был жаркий, время перевалило за полудень с 12 ЧАСОВ на 13. Заснул крепко, но что-то мне во сне послышался какой-то треск, похлопывание разрывов снарядов. Действительно, когда я открыл глаза и поднялся на ноги, увидел: в тылу нашей обороны высоко в небе расплывались круглые белые облачка - разрывы зенитных снарядов. Подбитый фашистский стервятник-бомбардировщик шёл на снижение, оставляя за собой шлейф чёрного дыма. Видимо, старался дотянуть до своего аэродрома, но высота ему уже не позволяла, он почти касался верхушек деревьев леса. Метров за 200-250 перед нашей обороной от самолета оторвалось белое облачко сразу одно, лотом другое. Первый распустил парашют и, покачиваясь по ветру, шёл на снижение перед нашей обороной, а второй комом врезался в лесное болото. Самолет задел верхушки деревьев, всё затрещало, поднялся столб чёрного дыма к небу.
В момент, когда мы наблюдали за подбитым самолётом, к нам прибежал помощник начальника политотдела по комсомолу младший политрук Иван Сутормин и прискакал на лошади ст.лейтенант с особого отдела дивизии, фамилии я его не знал. Все мы втроем устремились в лес преследовать приземлившегося парашютиста. Я забегал справа угасающему парашюту, Ваня Сутормин метров 50 левее, а "особист" на лошади ещё левее, через открытую поляну. Вслед я ему прокричал, чтобы он не выскакивал на открытое место, даже употребил крепкое мужское слово, но он этого, видимо, не услышал и продолжал скакать на лошади. В это время раздался выстрел. Автоматическая очередь угодила в шею лошади, и она кувырком через голову перевернулась. На счастье, всадник отделался, может быть, и не легким испугом, но был без единой царапины, даже принял участие в поимке фашиста. Выстрелом из автомата фашистский парашютист обнаружил себя. Сориентировавшись на выстрел, я присел в папоротнике и недалеко обнаружил сидевшего под прикрытием широких листьев папоротника парашютиста, устремившего свой взор и всё внимание на упавшего всадника вместе с лошадью. Этим я и воспользовался. Тихо подошёл гусиной походкой - в присест — и громко произнес известные уже нам немецкие слова по листовке—словарю: "Хенде хох!".
Его как будто выбросила наверх из папоротника какая-то неведомая сила, он поднялся с вытянутыми вверх руками, с открытой головой, шлемофон свисал на грудь. Голосом я позвал к себе товарищей, тут же обезоружил фашиста. Автомат лежал у его ног, его личное огнестрельное оружие - пистолет и холодное - финку отобрал себе. Недалеко от места пленения стрелка-радиста валялся парашют. Подбежавшие Ваня Суторммн и ст.лейтенант придали мне сил, и я стал успокаиваться от нервного напряжения.
Парашютист был моего роста (180-182 см), стройный, вытянутый, волосы светлые, прямой нос. Ну точь-в-точь, как в книгах описывают немцев арийской расы. Одет был в комбинезон, шлемофон, над коленями широкие карманы, закрытие "МОЛНИЯМИ". Этот фашист еще не кричал: "Гитлер капут!» Только на вопрос И.Сутормина, хороша ли сигарета, отвечал: «Гут, гут!» Так мы привели пленного в район обороны нашей роты. Здесь мои товарищи попросили уступить им оружие, которое я отобрал у пленного. Свою просьбу они мотивировали тем, что мне здесь, на переднем крае, еще можно будет достать. Я любезно уступил их просьбе. Они увели пленного стрелка-радиста в штаб дивизии. Так я получил свое первое боевое крещение 9-го июля 1941 года.
Как выше было сказано, мы с командиром роты ночью бодрствовали. Один оставался в блиндаже ротного командного пункта, второй уходил для контроля бдительности несения службы во взводах. В один из таких обходов района обороны в окопах не было на месте командира отделения Солода Ивана Ивановича. Но национальности он был украинец, низкого роста, лицо смуглое, круглое, чернобровый, черноглазый, хороший строевик, требовал дисциплины от подчиненных. Но что с ним случилось? Где он? Думали, не уволокли ли его немецкие разведчики. А разведка противника появлялась и днем, даже большими группами и не только скрытно, но открывала огонь по нашему переднему краю, не исключено, с целью обнаружения наших огневых точек и всей системы обороны. Как бы там ни было, а командира отделения на месте не было. Я распорядился, чтобы с появлением в отделении Солода командир 3-го взвода лейтенант Корниенкр доложил мне или командиру роты.
Отсутствие командира отделения меня беспокоило. С рассветом проверку повторил. Мне доложили о возвращении в расположение своего отделения командира Солода. Выясняя причину его отсутствия, установили, что, как объяснил Солод, ему стало страшно и он ушел, выбрал скрытое место вблизи командного пункта роты и там уснул, проснулся, когда стало рассветать. Ему казалось, что у КП роты безопаснее, спокойнее. Объяснили мы ему его негодное поведение и напомнили, как напомнил нам с командиром роты командир б-на ст.лейтенант Гусев: "Не забывайте, время военное, можно дорого поплатиться». Внушение пошло на пользу И.Солоду. Он воевал хорошо. Был ранен и эвакуирован в тыл.
В первые дни обороны мы кормили личный состав роты сухим пайком. Затем дело наладилось. Два раза давали горячую пищу красноармейцам. Командный состав получал ещё дополнительный паек. Когда старшина роты (пом. комвзвода по званию, армянин по национальности, фамилию забыл, не помню) (от руки вставлено: Абрамян) всегда советовал нам взять на доппаек вместо папирос - масло, печенье или сахар. Курево ценилось дороже других продуктов. А у нас было некурящих три человека. Не курили мы с командиром роты и командир взвода лейтенант Корниенко,
В жизни всякое бывает. А в военной жизни чего только не случается. Когда у нас еще не было непосредственного соприкосновения с противником, от нашей роты в определенные дни высылалось отделение в боевое охранение. В один июльский день возвратилось отделение в расположение роты, находившееся в боевом охранении (это на юго-запад от Бараново, населенный пункт или Залесье, или же Заполье, память подводит), бойцов накормили и предоставили им отдых. Изморенные бессонницей, они быстро уснули. Кто-то из них снял подсумок с боеприпасами на ремне, там же положил и гранату РГД. Во сне, совая ногами, видимо, кто-то резко толкнул гранату, и она взорвалась в блиндаже. Послышался отдаленный, глухой взрыв. А через несколько минут прибежал красноармеец, сообщил о случившемся. Какое же было наше удивление после поднявшегося переполоха, когда, прибыв на место, увидели перепуганные лица отдельных красноармейцев, а некоторые, не разобравшись, что произошло, сидели полусонные. В блиндаже был мрак и пахло толом и гарью. Никто из отдыхавших не пострадал , только одному из них осколками поцарапало ботинок. Видимо, здесь имело значение то, что граната была наступательного действия, а бойцы лежали пластом на земле. Если бы это была "Лимонка - Ф-1", было бы, вероятно, хуже. Пожурили всех находившихся у блиндажа, отделавшихся "легким испугом", и решили об атом бескровном "ЧП" начальству не докладывать.
О приближении противника к обороне дивизии нас информировало батальонное и полковое командование. Поступили вести, что 48З сп ведет бои с противником. На нашем участке сильной активности противник не проявлял. Большими группами появлялись мотоциклисты по дороге на Карпово, обстреливали наш передний край обороны и, получив ответный огонь обороны, отходили обратно.
Сильные бои у нас были с 10 по 15 августа 1941 года. В 4 часа утра 10-го августа застрочил на левом фланге 8-й роты "Максим". Длинная очередь эхом отдалась в рассветном лесу. Я послал связного красноармейца Андропова выяснить обстановку. Возвратившись, связной сообщил, что командир пулеметного взвода лейтенант Коваленко передал следующее: «В район обороны соседа слева (с. Бараново) противник группами накапливается в подготовленных строителями обороны эскарпах. Отдельные фашистские солдаты проникают к колхозным строениям, стоящим на возвышенности». Направление огня станкового пулемета хорошо сочеталось с эскарпом. Командир пулеметного взвода л-т Коваленко решил использовать эту выгодную возможность, открыл огонь из пулемета по накоплявшейся пехоте противника. С наступлением дня бой стал разгораться. Противник открыл сильный орудийный и минометный огонь по всей глубине обороны. После артиллерийского и минометного обстрелов фашисты, приближаясь к обороне, вели сильный огонь из автоматического оружия, слышны были щелчки разрывных пуль. Немецкие кочующие минометы вели из-за леса методический обстрел нашей обороны, поддерживая свою пехоту. Это были шестиствольные минометы, мы их определяли по доходившим звукам после стрельбы и разрывам мин в нашей обороне. "Порциями" раз за разом, по шесть, рвались мины. Все огневые средства роты были пущены в ход. Бойцы оборонялись упорно. Отдельные группы выбрасывались несколько вперед, прикрываваясь лесом, опережая наступающих. Но главная борьба была по линии созданной обороны. Во взводах стали появляться раненые.
В связи с этим нельзя не сказать добрых слов о фельдшере роты Николаеве. Это был опытный медик по профессии и хороший организатор медицинской помощи раненым в бою. В его дело мы с командиром вникали тогда, когда создавались трения между фельдшером Николаевым и некоторыми командирами взводов. И в большинстве случаев, почти всегда, мы поддерживали точку зрения Николаева. Многие бойцы и командиры были благодарны этому рослому, худощавому человеку за ласку и заботу о них.
День 10 августа проходил в напряженной борьбе. Не получив активного развития в наступлении после артподготовки, немецкое командование привлекло на помочь авиацию. Сразу над передней линией появился разведчик. Этот самолет на фронте называли по-разному: и "костыль, и "рама. Качнул крыльями этот стервятник - жди неприятности. Или последует обстрел, или же появятся самолеты. Так оно и получилось. Над нашим передним краем появились фашистские стервятники - бомбардировщики с черными крестами на плоскостях крыльев. Шли так низко, чуть ли не задевали верхушек деревьев. Казалось, врежется эта черная смерть в землю. Но они выходили из "пике», оставлял за собой столбы дыма, поднятой вверх комьями земли, и свист осколков разорвавшихся бомб. Бомбежка застала меня в окопах 1-го взвода.
Прошел день. Солнце клонилось к закату. Мы удерживали оборону. Но соседа слева потеснил противник, ВКЛИНИЛСЯ В ИХ оборону, этим самым создавая угрозу нашему левому и не только роте, а 3-ему батальону и полку. Под вечер я зашел в блиндаж КП роты. Хорошо выбранное место КП было неуязвимо. Фашисты стали обстреливать командный пункт фугасными снарядами. Все ходило ходуном, казалось, что бревна катались со стороны в сторону. В это время телефонист передал мне трубку. Звонил командир батальона ст.лейте¬нант Гусев. Справился об обстановке. Я доложил об угрозе флангу слева и просил поддержать огнем и живой силой. Он сообщил, что поддержит огнем и скоро подойдут "коробочки". Я понял, что речь идет о танках. Поздно вечером в тылу послышался гул машин. Один легкий танк загруз в болоте, другие где-то вели бой в направлении прорвавшегося противника в обороне соседа слева.
Товарищ Гусев приказал нам держаться изо всех сил. Передал личному составу 8-й роты благодарность командира полка майора Хубулаури за прочное удержание обороны. Я поблагодарил комбата за хорошее сообщение и дал клятву от имени личного состава роты линию обороны удерживать прочно. Слова благодарности командира полка передавались от взвода во взвод, во все отделения, каждому красноармейцу. Это подняло настроение обороняющихся.
Ночь прошла сравнительно спокойно. Район обороны все время освещался осветительными ракетами противника.
11 августа, с рассветом, противник начал свое наступление еще более сильной артиллерийско-миномётной подготовкой,чем вчера. Шквал огня накрывал проволочные заграждения, окопы, КП роты. Зал разрывов катился от переднего края в тыл обороны, затем с тыла к переднему краю. И так несколько раз. Казалось, не будет конца этому аду, ничего живого не останется. Но прекращался огонь, немцы шли в наступление, и оборона оживала. В этот раз более сильное скопление неприятельской пехоты было по центру обороны, против 2-го взвода. Бойцы вели ружейно-пулемётный огонь по наступающему противнику, но наступление не ослабевало. В лощинке за окопами, перебегая от КП роты во 2-й взвод, увидел, как минометчик ротного 50 мм миномета, стоя на коленях, одной рукой придерживал ствол миномета, второй опускал мины в ствол. Но тут же у меня на глазах повалился в сторону, получив ранение. У миномета не оказалось никого. Красноармеец из минометного расчета убежал за минами. Раздумывать было некогда. Перед передним краем бой не ослбевал. У миномета лежало несколько мин, я ими и воспользовался. Опустился на колени, схватил рукой за ствол миномета, ствол был так накален, что обжигало руку. Мину за миной я стал посылать в сторону противника, все это было на глазах, виден был каждый разрыв мины, мины ложились хорошо в цель. Подоспел минометчик с минами и стал на колени к миномету, выполняя свое дело, а я побежал к бойцам в окопы.
Бои с еще большим напряжением продолжались и в последующие дни. Была нарушена телефонная связь. Вместо телефонного провода для восстановления линии связи связисты использовали колючую проволоку. Во время нарушения телефонной связи приходилось держать связь через посыльного, не только в роте между взводами и отделениями, но и с командным пунктом батальона. Когда же связь по телефону восстанавливалась, к нам чаще других обращался за выяснением обстановки обороны в роте и нас информировал о ходе боя в обороне батальона, полка - адьотант-1 (начальник штаба батальона) лейтенант Салмаксов. В один из таких разговоров я ему пожаловался, что ряды роты "тают" на глазах, силы ослабевают. Он ответил, что рассчитывать надо только на свои силы, которые имеются, и держаться до конца. Я понял: держаться до последнего бойца, удерживая рубеж обороны.
А враг продолжал наступать. В районе нашей обороны стоял отдельный сарай, крытый соломой. В нём располагался кооперативный магазин, обслуживавший жителей хутора. Имел я из-за него неприятность. В одну из ночей, когда была обстановка еще более спокойной, по заявлению продавца, кто-то залез в магазин и взял некоторые товары. Прибыл в роту ст. лейтенант из особого отдела (это тот, что потом мы с ним взяли в плен немца) и заявил, что бойцы нашей роты ограбили магазин. Я стал в защиту, выставляя довод, что не исключено, что дело рук самого продавца, желающего использовать создавшуюся военную обстановку. Ст. лейте¬нант обвинил меня в защите, покровительстве мародеров, но больше к этому вопросу не возвращался. Может, возымели действие слова И.В. Сталина, сказанные им 3 июля 1941 года, чтобы не оставлять врагу ничего. Не исключено, и ст. л-т решил так: пускай пользуются наши люди, чем достанется врагу. Так вот за этим сараем расположился расчет батальонного 82 мм миномета. Он вел уже три дня огонь по врагу с этого места, прикрываясь деревьями по бокам и сараем.
Вечером, когда бой уже стих, только красное небо на месте зашедшего солнца несколько озаряло местность, мы сидели с командиром роты на лужайке, подводя итоги дневного боя. В это время несколько в стороне прошуршал в полете снаряд. В считаную секунду произошел взрыв, и сарай был охвачен пламенем, а еще спустя минут десять от сарая остался только пепел. Термитный снаряд, посланный со стороны противника, сделал свое дело. Минометный расчет не пострадал, но позицию приказали ему поменять.
За прошедшие три дня район обороны роты превратился в глубоко вспаханное поле. Воронки от взрывов бомб, снарядов и мин, лес стал похож на беспорядочно вкопанные столбы, листья и ветки с них были срезаны осколками снарядов, мин, автоматными и пулеметными очередями. Жестокость войны не имела предела, ей все равно, кого расстреливать: лес, пашню, технику, лошадь или человека.
В обед к нам подвозили горячую пищу, хлеб. Для получения хлеба и пищи посылали от отделений по несколько человек. В один день, когда подъехала кухня для выдачи обеда и пошли от отделений красноармейцы, чтобы принести обед в окопы, вражеская артиллерия, как по доносу, начала обстрел. Обстрел был непродолжительным, прекратился быстро. Меня интересовало, как он отразился на кухне. Следуя к месту стоянки кухни, мне по пути встречались красноармейцы с котелками и буханками хлеба. Они сообщили, что кухня не пострадала.
Прошёл еще несколько десятков шагов, придерживаясь опушки леса, я увидел жуткую картину. Под сосной сидел красноармеец, поджал к себе ноги, спиной опершись на ствол сосны, котелок зажат между коленей, буханка белого хлеба - "кирпичиком", целая - стоит рядом с ним, а вторая буханка, часть её отрезанная, тоже лежала рядом. Красноармеец, как сидел, так и остался сидеть, как привязанный к дереву, но его голова на уровне бровей была как ножом срезана осколком снаряда или мины. Видимо, голод пересилил, и он не дошел к товарищам в окопы, а сел под сосной подкрепиться, здесь и настигла его смерть.
Несколько слов хотелось бы сказать о месте командира в бою, его роли и значении в ходе боя. В один из жарких дней боёв июля -августа 1941 года, когда день заканчивался, солнце пошло к закату, стали наступать сумерки (а в лесу это происходит значительно быстрее), после небольшого затишья на левом фланге обороны второго взвода роты возобновилась и усиливалась стрельба со стороны противника, наши отделения отвечали огнем. Не посылая связного, я решил сам ПОЙТИ во 2-ой взвод. С началом боевых действий, кроме личного оружия - револьвера «наган», я имел при себе винтовку. С ней я и отправился во 2-ой взвод. Оказалось, что группа немецких автоматчиков возобновила обстрел переднего края на участке обороны 2-го взвода, перебежками достигла завалов срезанных деревьев перед обороной, усиливала стрельбу. До прибытии во взвод застал одно из отделений выдвинувшимся перед передним краем в лесу, оно вело интенсивный огонь из ячеек "лёжа". К ним я и присоединился. Бой оказался быстротечным. Немецкие автоматчики, застряв в лесном завале, продолжали вести огонь, но, не добившись успеха, под усиленным огнем нашего стрелкового отделения и при поддержке с основной обороны взвода - вынуждены были отойти. Вот здесь я заметил, что прибыл вовремя. Бойцы старше по возрасту жались ближе ко мне. Видимо, чувствовали присутствие командира, как надежную поддержку в бою. Когда бой утих, мне надо было возвратиться на КП роты, бойцы просили ещё остаться с ними. Такое же чувство было и у меня. Даже когда вышестоящий командир ведет разговор по телефону, создается такое впечатление, что он рядом с тобой, а раз командир рядом, значит оборона продолжает держаться, больше уверенности в своих силах,
Непрерывные бои нанесли нам большой урон в вооружении, а особенно в живой силе. К 13 августа выбыли из строя по ранению все командиры взводов, большинство командиров отделений. Автоматной очередью разрывными пулями был ранен в коленные суставы
обеих ног наш любимец, юркий, расторопный связной-посыльный Андропов, ушедший с поручением в 1-й взвод, там он и был ранен. День 13 августа начался снова с мощного артиллерийского и минометного обстрела, так же, как и в прежние дни - с повторением от переднего края в тыл и наоборот. Блнндаж КП роты уже был разрушен. Мы с командиром роты ст.лейтенантом Волобуевым для КП использовали глубокие щели, в которых ранее укрывался расчет 82 мм батальонного миномета. Место было неподходящее, противник засек минометный расчет и, хотя он поменял позицию, противник вел усиленный им огонь по этому месту. Но у нас выбора не было. Сидели мы в разных концах цели, друг от друга отделены изгибом - углом "Г"-образной щели, время от времени подымаясь во весь рост, поочередно спрашивая: «Ты живой?» Прямого попадания не было, от осколков щель скрывала надежно. Правда, залетало несколько " шальных" осколков, которые от взрыва поднялись вверх, а потом под своей тяжестью, резко падая вниз, чувствительно ударяли по голенищу сапога.Этим мы с командиром роты и отделались при утреннем обстреле. А в конце дня ст. л-т Волобуев был ранен и эвакуирован. Я даже не смог проститься с ним.
Так, в ночь на 14 августа 1941 г. в роте из командиров остался я один и немногим больше трёх десятков бойцов. Все мы имели оружие и боеприпасы. Ночь прошла сравнительно спокойно, но напряжение не спадало.
Утром, около 9 часов, мне позвонил адъютант первый (нач.штаба) 3-го батальона л-т Салмаксов, передал распоряжение отвести остатки роты в район командного пункта 486 сп, это в районе санатория «Жемчужина». При разговоре нас подслушал командир 9-й роты, сосед справа, телефоны наши были на одной линии. Он обещал поддержать, прикрыть огнем наш отход. Я приказал командирам отделений по группам сосредоточиться в тылу роты. Отход начался сравнительно спокойно. Но только отошли метров на 300-500, как нам навстречу из редкого леса вышел майор-артиллерист и в резкой форме потребовал объяснения. Какое подразделение? Почему отходим? Вы же оставляете открытыми позиции артиллеристов! Я ему объяснил причину отхода. Он несколько успокоился. Вернее, изменил тон разговора, а беспокойство артиллериста оставалось тем же, может, даже усилилось, я и сам его понимал: оставалась угроза артбатареям. После непродолжительной задержки он разрешил нам следовать своим путем. Но не прошло и 10 минут, как начался обстрел. Мы продолжали движение, снаряды рвались справа и впереди, мы были не в квадрате обстрела. Продвигаясь дальше, нам стали попадаться раненые других подразделений. Так прибыл я с остатками 8-й роты в назначенное место - расположение Командного Пункта 486 сп. Нас встретил начальник штаба майор Болтушевич. Справился о количестве бойцов, вооружении, боеприпасах, майор приказал накормить нас и предоставил отдых. После бессонных ночей мы припали к земле и уснули. Рядом с нами находились артиллерийские позиции. Артиллерия вела огонь по противнику. Хлёсткие, резкие удары выстрелов заставляли вздрагивать, вскакивать с места, затем, посидев с полуоткрытыми глазами, мы снова ложились, и сон продолжался. Подъем нам сделали, когда солнце склонилось к закату. Снова покормили. Затем меня и вновь назначенного командира роты л-та Денисенко вызвал к себе майор Болтушевич и поставил задачу: к 22 часам выйти к Оболенскому озеру, скрытно преодолеть междуозерное дефиле, выйти на юго-западный берег озера. Если там имеется противник, выбить его и закрепиться, не допуская прорыва немцев по дефиле.
Командир роты был также выпускник Кировского училища. Это подтверждала ещё новая командирская форма. Рота была пополнена остатками разных подразделений полка. Когда я был ранен, то в числе других меня выносил с поля боя красноармеец 2-й роты.
Прибыв в роту от начальника штаба полка, мы отдали соответствующие распоряжения на подготовку роты к выполнению поставленной задачи. Исходный рубеж рота заняла в назначенное время. 8-я рота осталась в подчинении у командования 3-го батальона. Во время преодоления крутого берега Оболенского озера, наступающую роту догнал адъютант второй (помощник начальника штаба) батальона л-т Скачков.
Совершал марш по редколесью к исходному рубежу, ко мне подбежал красноармеец и передал несколько листовок разного содержания. В одной из них призыв к красноармейцам: «Бей жидов комиссаров и их политруков - доносчиков!" Другие листовки также были напечатаны в грубой, вульгарной форме, оскорбляли советских людей, наше правительство, наш советский, социалистический строй. Первая листовка касалась прямо меня. Я знал и раньше, как поступают немецкие фашисты с коммунистами, особенно с политработниками. Свое отношение к коммунистам фашисты показали в своей стране.
Мы, политработники, носили нарукавную красную звезду. Я любил эту форму, гордился тем, что принадлежу коммунистической партии, являюсь ее представителем в Красной Армии, старался всегда быть достойным этого высокого звания. В минуты размышлений (на фронте их бывает мало) я думал об одном - встретиться с фашистом стоя, в полной силе, а не беспомощным. Но получилось не так, как хотелось. Об этом несколько ниже. А сейчас, с наступлением темноты, после короткого артобстрела немецкой обороны, мы начали движение вперед. Междуозерный ручей, перерезающий нам путь движения, прошли противником не эамечены. Рота, развернувшись в цепь, по отделениям карабкалась по крутым склонам озера, поросшим лесом и кустарником. Некоторые отделения выходили к кромке высоты берега, остальные бойцы неоправданно задерживались. Мы с командиром роты следовали в центре наступающих, карабкаясь по крутому склону. Командир ротм попросил меня пройтись по тылу рот, поторопить отстающих, чтобы наступление было компактным, дружным. В то время, как я спустился со склона ниже, встретил нескольких бойцов, отставших от остальных, сделал на ходу им внушение, убедился, что это были замыкающие в цепи, я развернулся и вслед за бойцами продолжил путь к вершине берега. Противник накрыл дефиле мощным минометным огнем, как бы подгоняя нас с тыла, подталкивая вверх. В моих ушах сильно зазвенело, меня как подкосило, я потерял сознание. Не знаю, сколько прошло времени, но, видимо, не очень много, т.к. красноармейцы, которых я торопил, подгоняя, оказались возле меня. Я стоял на коленях, упершись каской в склон подъёма. Шевеля головой в каске, мне казалось, что волосы мои превратились в пепел. Тут же мне почему-то, при первом прояснении соэнания, первой вспомнилась моя родная мать. До моего слуха дошел чей-то отдаленный голос : «Кто это?» Стоявшие возле меня бойцы ответили: "Политрук 8-й роты". Спрашивал л-т Скачков, адъютант второй, 3-го батальона 486 сп, догнавший в зтом месте нашу роту. Ом распорядился эвакуировать меня с поля боя. Видимо, он забрал у красноармейцев мою полевую сумку с документами и передал комиссару батальона, ст.политруку Кособокову, который позже в марте месяце 1942 г. мне об этом рассказал.
Ранение было тяжелое - в шейный отдел позвонка, ушиб каской в голову и касательное ранение в правый бок. Все конечности отказали. Не работали руки и ноги. Боясь, что не смогу сохранить при таком состоянии здоровья свои документы, я просил бойцов передать их вместе с полевой сумкой комиссару батальона.
Четыре красноармейца (три нашей и один 2-й роты) на плащпалатке вынесли меня с поля боя обратно на северный берег озера. Обстрел продолжался. Меня уложили на повозку,которая разгрузила привезенные боеприпасы, и увезли в тыл. Через несколько минут с повозки переместили в кузов грузовой автомашины, которая доставила меня в медсанбат. В просторной палатке посредине стоял операционный стол, над столом светилась электролампочка, ослепляя глаза. В голоса медработников, которые осматривали меня, вплетался и гул отдаленной канонады боя. Через несколько минут все погрузилось во мрак, больше я ничего не видел и не слышал. Проснулся утром на носилках у палатки, накрытый одеялом, в сапогах, ноги зудели. Рядом у носилок сидела немолодая женщина в берете. Она расспросила меня, откуда я, есть ли родители. Дала совет написать письмо матери. Я диктовал, а она писала, приговаривая: "Говорите что-то поласковей, ведь письмо к матери". В тот же день вместе с другими ранеными меня эвакуировали в Ленинград.
На этом закончилось моё участие в боях на Лужском рубеже. Мы всегда помнили, что Луга за нами. Через Лугу путь к Ленинграду. Это чувство звало нас стоять насмерть на занимаемых рубежах.
На лечение меня определили в нейрохирургический институт на территории Куйбышевскои больницы (угол пр.Литейного и ул. Маяковского, бывшая Надеждинская).
Уже в блокадном Ленинграде, под бомбежками, меня выходили ленинградские медики: врачи, санитарки и общественницы, которые после своего трудового дня приходили ночью дежурить в институт, ухаживали за нами, ранеными. За полтора месяца они поставили меня на ноги. Но потребовалось еще почти четыре месяца в глубоком тылу, чтобы окрепнуть и возвратиться в строй, правда, уже с ограничением годности 2-й степени.
Помню и сейчас их прекрасные лица, материнские, ласковые улыбки, но не все имена и фамилии сохранила память. Не забыл я лечащего врача Бориса Александровича Самотокина. Большое ему спасибо!
Когда я к нему обращался с вопросом: "Буду ли я ходить?", он мне отвечал: "Дорогой Иван Карпович! Здоровье убывает пудами, а возвращается золотниками. Вы ходить будете!».
3-го октября 1941 года нас, выздоравливающих, сосредоточенных в эвакогоспиталях на Кировских островах, с комендантского аэродрома эвакуировали самолетами сначала в г.Череповец, Вологодской области, затем санитарным поездом в Томск.
Выписавшись из госпиталя, с пересыльного пункта в Томске меня отправили в Политуправление Сибирского Военного округа. В связи с ограничением годности мне предложили перейти на интендантскую должность в частях округа. Причиной перевода было то, что мой партийный билет оставался на фронте. Партийные дела советовали решать путём переписки. Такое решение вопроса меня не устраивало. Вести переписку почтой с целью получения партбилета в военное время было несбыточной мечтой. Только возвращением в свою часть можно было сравнительно быстро решить такой сложный вопрос. По моему настоянию меня откомандировали в распоряжение Главного Политического Управления РККА.
Итак, 30-го января 1942 г., прибыв в резерв Глав. ПУ РККА в Москве, в конце февраля этого года меня откомандировали в распоряжение Политуправления Ленинградского Фронта.
Днилово, Вологда, Тихвин, Волхов, Войбокало, Жихарево – таков был путь от Москвы до ладожской «Дороги жизни». Транспорт был разный, но в основном железнодорожный. Был обычным пассажиром от Москвы до Данилово. Затем в санитарном поезде до Волхова. Далее на подножках вагонов и в тендере паровоза, на угле. Случай помог. Солдаты, ехавшие на подножке вагона, сказали в разговоре со мной, что они следует в 177-ю стрелковую дивизию. Младший лейтенант этой группы указал место нахождения представители 54 армии в Жихарево. Тот дал ориентиры, как следовать в свою дивизию. Пользуясь этим, я на второй день был уже в политотдельской землянке. Ото было в последних числах февраля 1942 года, под ст. Погостье.
Напрааляясь в дивизию, я не думал, что встречу кого-либо из тех товарищей, с которыми вместе участвовали в боях на «Лужском рубеже». Я тогда не знал, как сложилась судьба нашей дивизии после моего ранения. Не знал я, что дивизии с боями пришлось выходить из окружения.
Документы свои я предъявил в политотделе ст.политруку, его знал по 48З сп, но фамилию сейчас и тогда не помнил. Он мне сообщил такое, что я не верил своим ушам. А здесь, говорит он мне, бывший комиссар 3-го батальона, батальонный комиссар Кособоков. Он теперь в политотделе инструктором по тылу. Пока ст. политрук знакомился с моими документами и делая мне сообщение, что одиночек зачислять в части приказом запрещено, кто-то передал товарищу Кособокову, что один из политруков рот, бывшего 3-го батальона прибыл и находится в политотделе. Какое же было мое удивление и радость, когда в слабо освещенной землянке я увидел одетого в полушубок, в шапке-ушанке, обутого в валенки, подпоясанного ремнем поверх полушубка, с портупеей через плечо, с погонами батальонного комиссара - своего бывшего комиссара 3-го батальона Кособокова! Произошли объятия, крепкие пожатия рук и троекратные поцелуи по русскому обычаю. Шел я в землянку и думал, говорил мне Кособоков, кто это мог быть? - говорил он. Но что тебя встречу здесь, я не думал. Когда вручили мне твою полевую сумку со всеми документам, сказали, что тебя отправили в безнадежном состоянии. Кстати, говорил он, твоя сумка находится у бывшего старшины хозвзвода Сидорова. Потом Сидоров приносил мне полевую сумку. Я её не взял, оставил ему на память.
В первой половине дня батальонный комиссар Кособоков представил меня начальнику политотдела дивизии ст.батальонному комиссару Дурнову. Тот сослался на приказ, что одиночек, прибывших в часть, без команды принимать запрещено, тут же сделал оговорку. Поскольку вы ранее воевали в нашей дивизии и товарищи, знающие вас, это подтверждают, я вас зачисляю в штат политотдела. По предложению тов. Кособокова я был зачислен начальником библиотеки дивизионного клуба.
Моё новое клубное начальство уехало с кинопередвижкой в г. Волхов в командировку. Клубной землянки не было, они находились круглые сутки в машине, за что и поплатились, отдельные даже жизнью.
Меня товарищ Кособоков определил в землянку редакции дивизионной газеты. Редактор газеты, батальонный комиссар Рассказов, меня охотно принял. Корреспонденты газеты разъехались в полки, он остался один. Вдвоём было веселее.
Так началось продолжение моей службы и решение вопроса о моей партийности. После моего объяснении и объяснения бывшего комиссара 3-го батальона 486 сп нашей дивизии тов. Кособокова секретарь парткомиссии политотдела ст.батальонный комиссар Тимонин вынес мой вопрос на заседание комиссии. Вопрос был решён положительно. Так же было принято в мою пользу решение вышестоящей парткомиссией.
По основной службе мы в тесном контакте работали с инструктором по работе с населением прифронтовой полосы и войск противника батальонным комиссаром Петитто.
Распределяли литературу: газеты и журналы по частям. Готовили и отправляли листовки и периодические издания с летчиками, вылетавшими за линию фронта.
Одно время поручил тов. Кособоков принять участив в распределении подарков, присланных тружениками тыла для бойцов и командиров фронта, собранных к 24-й годовщине Красной Армии.
Закончив работу, мои коллеги, клубные работники, ушли к машине-кинопередвижке, я - в редакционную землянку к хозяину землянки Рассказову. В землянке, на земляном выступе, светил фонарь «летучая мышь». После непродолжительной беседа мы оба уснули. Разбудил нас взрыв. Один из снарядов разорвался в нашем расположении. Взрывная волна с большой силой ворвалась через трубу печки – «буржуйки», погасила и перевернула фонарь, эемлянка заполнилась дымом, запахом тола и керосина. Этим мы отделались.
Наверху послышался шум и стон. Осколки разорвавшегося снаряда смертельно ранили в голову киномеханика и в ногу техника. Так беспечность, желание жить с комфортом привели к человеческим жертвам.
В книге «Лужский рубеж» (стр.150) читаю: «...Бригадный комиссар (Л.Гаев) назвал ряд военкомов полков и батальонов, которые оперативно и правильно перестроили свою работу, нашли деловой контакт с командирами». В числе их был назван военком легкоартиллерийского полка 177-й дивизии Дурнов.
На Лужском рубеже я не знал товарища Дурнова. Фронтовые дороги свели меня с ним в феврале-апреле 1942 года, когда а прибыл в 177 сд из госпиталя, где начальником политотдела был ст.батальонный комиссар Дурнов. О нашей первой встрече выше написано. За повседневной фронтовой службой нам редко приходилось с ним встречаться, да и должность моя была такая, что мне не требовалось встречи, между нами было промежуточное звено - инструктор по тылу. Другие встречи состоялись несколько позже.
Партийные комиссии пришли к выводу, что я действительно по состоянию здоровья не МОГ сохранить при себе свой партийный билет, решили выдать мне новый партийный билет без наложения партийного взыскания. В это время я был приглашен к товарищу Дурнову для вручения мне нового партийного билета. Начальннк политотдела тепло, по-товарищески поздравил меня и вручил партийный билет. Секретарю первичной партийной организации политотдела батальонному комиссару Рассказову было поручено принять от меня за январь-апрель 1942 года партийные взносы. Почти тринадцать лет, при необходимости, открывая партийный билет, видел первые четыре росписи товарища Рассказова, который в трудные морозные дни и ночи приютил и согрел меня в редакционной землянке. Открывая партбилет, я вспоминал Погостье, свою родную 177-ю стрелковую дивизию.
Имея ограничение годности 2-й степени, я должен был быть откомадирован с фронта для прохождения дальнейшей службы в тыловых частях.
С этой целью меня вызвал к себе товарищ Дурнов, это была наша третья (по вызову) встреча. Она была самой задушевной. Начальник политотдела напомнил об исполненном мною долга перед нашей Родиной, пожелал успехов в службе на новом месте. Его задушевные слова тронули меня до глубины души, на глазах появились слёзы. Трудно и обидно было чувствовать близость расставания с боевыми товарищами. Чувство неполноценности вселяло в меня тревогу. Я понимал, что сейчас и не тот политрук роты, каким был в июле -августе 1941 года.
На второй день 29 апреля 1942 г. я убыл в распоряжение Главного Политуправления РККА в Москву. Семь лет еще служил в Советской Армии. Уволился из Армии в 1948 г. в звании капитана.
В октябре 198З года, будучи на встрече ветеранов ВОВ 54 Армии в городе - герое Одессе, участник этой встречи, бывший снайпер, старший сержант 3-й роты 486 сп Охримовский Борис Александрович, проживающий в г. Копчагай Алма-Атинской области по ул. им. Абая, 29, квартира 91, дал мне много адресов однополчан 177-й Лсд. По ним мне удалось установить связь с Иваном Семеновичем Павловым. ОТ него я получил весточку о том, что с ним из окружения вышел 17 сентября 1941 года Сутормин Иван. Они ещё один раз встречалась после войны.
Спирин Павел Степанович, бывший комиссар 486 сп, участник боёв под ст. Погостье, в первой половине 1942 года, ответил мне, что он знал лично товарищей, о которых я справлялся. В частности, бывший начальник политотдела Дурнов работал в Военно-Политической академии им. В.И. Ленина. Они изредка переписывались. Павел Степанович проживает в г. Архангельске - 163061 улица Павлина Виноградова, 102, квартира 46. На Лужском рубеже участвовал в боях в 111-й стр. дивизии.
Где же вы, друзья-однополчане ? Отзовитесь!
40-летие Великой Победы советского народа над немецко-фашистскими захватчиками зовет всех оставшихся в живых участников Великой Отечественной войны подать о себе весточку.
Сорок лет!
Как это много в жизни одного поколения! Когда мы вели тлжелые бой на разных участках огромного фронта в октябрьские дни 1941 года, наша Родина отмечала 24-ю годовщину Великого Октября. Сейчас мы приближаемся к 67-й годовщине. Какое большое счастье жить в мире!
Желаю нашему молодому поколению разумно пользоваться этими благами. Быть активными участниками строительства развитого социализма и коммунизма. Бороться за мир на земле. Каждым своим шагом, своим действием крепить могущество нашей страны.
Тучи ядерной войны сгущаются над нашим домом. Будьте готовы защитить нашу Родину от её недругов, как защитили её, в грозные года Октября, Гражданской и Великой Отечествеиной войны ваши отцы, деды и прадеды.
Проходя Мемориал, обелиск, просто придорожный безымянный холмик - могилку, низко поклонитесь! Помните, там лежат Герои, отдавшие свое самое дорогое - жизнь - за свободу и независимость нашей Родины!
Бывший политрук 8-й стрелковой роты, 3-го батальона, 486 сп, 177-й сд младший политрук - Свищ Иван Карпович.
Дополнительная информация
Тридцать шесть лет прошло с того времени, как Я СНЯЛ военную форму и приступил к гражданскому труду.
Всего три записи в моей трудовой книжке. Последнее время 21 год работаю в Хмельницком техническом училище №3 в должности кладовщика.
Только на два года недуг меня отрывал от общественного труда. Но общественную работу и в то трудное время выполнял в меру своих сил.
Всякие были партийные и профсоюзные поручения. Секретарь парторганизации, председатель профкома, член ревизионной комиссии и председатель ревизионной комиссии обкома профсоюза работников госучреждений. Пропагандист партийной школы, политинформатор. Встречи с учащимися училища, школ города.
В марте 1970 года Хмельницкий горсовет народных депутатов от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина".
8 сентября 1977 года Хмельницкий областной Совет народных депутатов за долголетний добросовестный труд от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил медалью «Ветеран труда».
В декабре 1977 года Хмельницкий городской комитет комсомола присвоил заслуженное звание "Почетный комсомолец комсомольской организации Хмельницкого технического училища № 3".
Перелистывая содержимое своей "Юбилейной папки" - врученной мне в день 60-летия в феврале 1978 г. - Грамоты, поздравления, удостоверения, приглашения, мандаты партийных и профсоюзных конференций - приходишь к выводу: другие сделали больше, вклад их намного весомее моего, но в меру своих сил трудился добросовестно -жизнь прожита не зря.
Капитан запаса Свищ Иван Карпович Сентябрь 1984г.
